Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

«Ты не можешь спуститься. Ты не можешь остановиться. Можно только упасть. И можно подняться. Другого — нет».

Я отлипаю от стены, тратя секунду, чтобы удержаться на ногах. Первый шаг дается с трудом, но затем втягиваюсь — и как по волшебству предостерегающее биение в голове замирает. Только слабый зуд под волосами — чтобы не забыл окончательно.

— Это все не настоящее. Это какой-то бред… — наверное, больше для того, чтобы хоть что-то сказать, бросаю красно-черному зеву туннеля.

«Реальность — это миг, когда ты осознаешь себя. Когда говоришь: „Я есть“. Когда вычленяешь из мира свою самость и даешь ей свое имя», — тень спокойна и невозмутима, двигаясь вместе со мною, не отставая, не становясь четче. Или понятнее.

— Я не помню своего имени…

Если бы мог посмотреть на тень прямо, то наверняка бы увидел, как она кивает.

«Твой разум расколот. С ним твоя сущность расколота и заперта среди осколков тебя. Вместе с тем расколота и твоя реальность. Ты должен вспомнить себя. Обрести себя — и тогда ты вернешь свою реальность. Важен только миг. Все остальное — это сон».

— Сон…

…кажется, воцарился здесь.

Буря пронеслась вчера, вывалив, на первый взгляд, годовой запас снега, завалив все белой толстой, пышной шубой. Буря ушла, но угрюмые тучи остались, низко нависнув над долиной, холмами, над укрывшимися под шапками снега яблонями и вишнями. Еще только полтора часа назад был полдень, но всюду уже лежат густые сумерки, а свет становится серым и тусклым, будто проходя по пути к земле через потрескавшееся, потемневшее от времени стекло.

Ветра нет — вся ярость воздушной стихии выплеснулась во вчерашнем зимнем шторме.

Он прошел за ограду — в доме давно уже никого нет, никто не убирал снег ни у входа, ни тем более в яблоневом саду, где затесалось с десяток вишневых деревьев. Проваливаясь по колено в белые сугробы, он сошел с едва угадываемой дорожки к старой высокой яблоне, чья верхушка на добрых десять метров была выше флюгера на крыше дома.

Здесь всегда было спокойно. Тихо и уютно. Но сегодня эта тишина, пришедшая вместе остановившемся, выдохшемся после целых суток безумия небом, вместе с умершим ветром, тишина глухая и тяжелая была покоем склепа. Он шел, под скрип вминаемого сапогами снега, потрескивание ветвей, опустившихся почти до самой земли, лишь недовольно отряхиваясь, когда с задетой ветки на плечо или спину ссыпались белые лавины. Перед старой яблоней он остановился и несколько долгих минут смотрел на такое знакомое некогда, а сейчас, нацепившее белую вуаль, ставшее немного чужим дерево.

Снега намело много, но он не собирался отступать. Первым делом очистив стоявшую у самого края скамейку, положил на нее цветы и серо-стального цвета портфель. Затем усердно начал очищать все вокруг прячущейся в тени яблони могилы. Белый мрамор, соперничающий с блеском в погожий день свежевыпавшего снега, покрытый защищающей от непогоды и времени прозрачной — и вблизи едва различимой — пленкой. Вырастающий с края могилы куст роз и тюльпанов, даже в такой пасмурный день ярко сверкающий серебром — могила была едва ли ни единственным ярким пятном в сумеречном, сером дне.

Или она лишь такой казалась.

Раскрытая посредине книга, сделанная из бежевого камня, опиралась на куст так, что с того места, где он стоял, без труда можно было прочитать выгравированные черным с серебристой каймой надписи.

«Майкл Ли Твист. 2550–2575». «Марта Ли Твист. 2553–2575».

На каждой половине книге легкими, едва заметными штрихами был нанесен герб Дальней Разведки: плывущий к горизонту по неспокойному морю парусник, а снизу по три слова: «Помним. Любим. Скорбим». И крест Единой Церкви на мраморе от книги до края плиты.

Он смел последние крупицы снега с пленки на мраморе, отступил на шаг. Глаза кольнуло, и нечто чуть подзабытое дрогнуло, пробуждаясь, в груди. Три года он не приезжал сюда, словно надеясь, что время сможет приглушить, ослабить боль утраты.

Как оказалось, засевшие в сердце шипы все эти время исправно делали вид, что их зазубренные края сгладились, а острие сломано и затупилось — чтобы сейчас разом пробудиться и вонзиться еще глубже в старые раны.

Некоторая боль не утихает никогда. И время не лечит, а просто позволяет дожить до того мига, когда ты наберешься сил вновь взглянуть прошлому в глаза. Мало — но иногда и такая малость оказывается ценнее всех благ мира.

Он сморгнул, чтобы вновь видеть все четко, а не расплывшимися контурами. Взял со скамейки цветы, встал сбоку от мраморной плиты и опустился на колени прямо в оставшийся, примятый снег.

Бутоны алыми кляксами растеклись по пленке над мрамором. Во всем, что было в саду — цветы оказались единственной яркой краской, кроме черного, белого и серого, будто подчеркивая контрастом всю горечь пасмурного дня.

Горячие капли побежали по гладко выбритой щеке, оставили на губах соленый привкус и сорвались, одна за другой, падая на…

…изгиб туннеля под ногами.

Я стоял, держась одной рукой за стену, другой — за грудь, изо всех сил пытаясь унять неровно бьющееся сердце. Это воспоминание вернуло утраченную частицу меня, но, Господи, как же больно от всего этого

Как же больно.

«Они умерли», — тень говорит.

— Они убили их! — цежу сквозь стиснутые зубы, стоя с зажмуренными глазами. Молоточки в затылке с радостью принимаются за свое дело, но пока я не обращаю на них внимания — они ничто по сравнению с тем, что пытается проломиться на свободу сквозь ребра. — Тэш’ша убили их!

Я не могу сказать, откуда и как, но знаю, что каждое слово — правда. Мои родители погибли и убили их наши враги. Забрали у меня самых близких людей, заставили мучиться от одиночества, горя, боли утраты.

Испытанная в прошлом, в каюте капитана лайнера ненависть приходит на смену боли.

«Ты ненавидишь тэш’ша?» — тень словно читает мои мысли.

— ДА! — бессмысленный ответ на бессмысленный вопрос, но мне нужно хоть как-то сбросить напряжение, взять под контроль душащий гнев.

«Почему? Зачем они это сделали?»

Я открываю глаза, смаргиваю слезы, машинально пытаясь посмотреть на фата-моргану, следующую за мной. Тень ускользает, как и прежде, оставляя по себе чувство, будто я опоздал на долю секунды.

— Это что, шутка?

«Нет. Все имеет причину. Всякая причина имеет следствие. Постигая причину, ты постигаешь следствие. С ними постигаешь нити, связавшие их воедино. Цепь причин и следствий образует новые нити, по которым мы скользим от мига к мигу. Почему они убили твоих родителей?»